Искусство символизма много дало Пастерна­ку, в первую очередь Блок и Андрей Белый (Белый, по-видимому, больше как прозаик). В каком-то отношении Пастернак вообще, на протяжении всего своего пути, был ближе к сим­волизму, чем другие наши поэты послесимволистской эпохи. Имею в виду присущий ему пафос высоких, на веру принятых онтологических на­чал — чувство одушевленной вселенной. Слова о «звуковых и световых волнах» в пересказе доклада «Символизм и бессмертие» отчасти вво­дят в заблуждение, уводят в сторону, они лишь отдаленно намекают на это чувство, в поэзии выраженное тоньше, субъективнее, одухотворен­нее—молитвеннее, наконец. Но у Пастернака оно перерастает в обожествление самой жизни, оно не постановка вопроса о смысле и цели, а ответ на него. И в начале творчества, и особенно потом Пастернак недоверчиво относился к символизму как теоретически обоснованному миропонима­нию. Для него искусство символично в целом как «движенье самого иносказанья», когда «особен­ности жизни становятся особенностями творче­ства» («Охранная грамота»). И Блока, начиная с любимых им стихов второго тома, Пастернак воспринимал по существу вне символизма и романтизма, видя в поэт-ической системе Блока почти сплошь богатство и точность восприятия, «ту свободу обращения с жизнью и вещами на свете, без которой не бывает большого искус­ства». Он подчеркивает «орлиную трезвость Блока, его исторический такт, его чувство земной уместности, неотделимой от гения» (статья «Поль-Мари Верлен»), и ставит поэтику Блока в соответствие с эпохой нарастающих, глубинных исторических перемен. «Прилагательные без су­ществительных, сказуемые без подлежащих, прятки, взбудораженность, юрко мелькающие фигурки, отрывистость. — как подходил этот стиль к духу времени, таившемуся, сокровенному, подпольному, едва вышедшему из подвалов, объ­яснявшемуся языком заговорщиков, главным ли­цом которого был город, главным событием — улица» («Люди и подозрения»).

С символизмом Пастернак соприкасается не системой отвлеченных построений, а определен­ными свойствами своей натуры. В «Стихах о Пре­красной Даме» он виде-л печать «теоретического затменья Блока» и одновременно — «готовность к подвигам, тягу к большому». Последнее имело для него глубоко личный смысл. Он сам с малых лет был охвачен «тягой к провиденциальному». «В настоящей жизни, полагал я, все должно быть чудом, предназначением свыше, ничего умышлен­ного, намеренного, никакого своеволия» («Люди и положения»). В ранг предназначений свыше он возводил конкретные события и даты. В детстве, 6 августа 1903 года, Пастернак пережил несчастный случай — падение с разогнавшейся ло­шади, приведшее к увечью. С этим событием у него связалось осознание творческого призва­ния — начало серьезного занятия музыкой. Ров­но десять лет спустя, 6 августа 1913 года, Пастер­нак в письме к А. Л. Штиху (образец его ранней автобиографической прозы) вспоминал «трина­дцатилетнего мальчика с его катастрофой 6-го августа»: «Вот как сейчас лежит он в своей не­затвердевшей гипсовой повязке, и через его бред проносятся трехдольные синкопированные ритмы галопа и падения. Отныне ритм будет событием для него, и обратно — события станут ритмами; мелодия же, тональность и гармония — обста­новкою и веществом события. Еще накануне, помнится, я не представлял себе вкуса творче­ства. Существовали только произведения, как внушенные состояния, которые оставалось только испытать на себе. И первое пробуждение в орто­педических путах принесло с собою новое: спо­собность распоряжаться непрошеным, начинать собою то, что до тех пор приходило без начала и при первом обнаружении стояло уже тут, как природа». Впоследствии, по-видимому, значение этой даты многократно возросло потому, что «шестое августа по-старому» — это день Преоб­ражения (ср. позднее стихотворение «Ав­густ») — его собственное преображение симво­лически связалось с датой христианского ка­лендаря.

Все это, разумеется, далеко от символизма как системы. Важна сама идея предназначения, без которой невозможно понять творческое миро­понимание Пастернака. И все это имело прямое отношение к его поэтическому дебюту. Разрыв с музыкой, уже свершившийся к 1913 году, расценивался как измена предназначению. Утрата могла быть возмещена—если вообще могла быть возмещена — только новым творчеством, новым осознанием призвания, с той же неуклон­ной верой «в существование высшего героическо­го мира, которому надо служить восхищенно, хотя он приносит страдания» («Люди и положе­ния»). Мотив призвания проходит через весь сборник «Близнец в тучах», становится его внут­ренней темой. В стихотворении, обращенном к то­му же А. Л. Штиху, вполне конкретный «пробег знакомого пути» (поездка по городу или за го­род) возведен в ранг высоких осуществлений долга, и это шире условностей дружеского посла­ния, ибо соответствует общей тональности сбор­ника, той атмосфере необходимого выбора, реше­ния, в которой сборник создавался:

Похожие статьи:

Как я провела отпуск
Всем известно, что лето – самая подходящая пора для отпусков, путешествий, уик-эндов и просто приятного времяпрепровождения. Этим летом и я дождалась нескольких недель честно заслуженного отпуска! В предвкушении ярких эмоций и интересног ...

Основы классицизма и его значение
В основе доктрины классицизма лежало представление о дуализме природы человека. В борьбе материального и духовного раскрывалось величие человека. Личность утверждалась в борьбе со «страстями», освобождалась от эгоистических материальных и ...

Смягчения заднеязычных (палатализации)
Под первым смягчением заднеязычных г, к, х понимается их переход перед гласными переднего ряда в мягкие шипящие согласные к – ч', г – ж, х – ш. Таким образом, первое смягчение это изменение заднеязычных согласных в силу их уподобления гла ...