Так начался возвышенный и чистый любовный роман Жуковского и Маши Протасовой.

Когда девочек увозили из Белёва, чаще всего к дяде Павлу Ивановичу Протасову в село Троицкое, Жуковский очень грустил. Особенно — по старшей, Маше. «Что со мной происходит? — раздумывал он в своём дневнике.— Грусть, волнение в душе, какое-то неизвестное чувство, какое-то неясное желание! Третий день грустен, уныл. Отчего? Оттого, что она уехала… Это чувство родилось вдруг, отчего — не знаю: но желаю, чтобы оно сохранилось. Я им наполнен… Я был бы с нею счастлив, конечно! Она умна, чувствительна, она узнала бы цену семейственного счастия и не захотела бы светской рассеянности… Но родные? Может быть, они этому будут противиться? Неужели для пустых причин и противоречий гордости Катерина Афанасьевна пожертвует моим и даже её счастием, потому что она, конечно, была бы со мною счастлива». Жуковский угадал её будущее поведение.

Он чувствовал, что Маша робко тянется к нему, что ей только с ним хорошо и свободно. Она живо воспринимала всё, чему он её учил, он был для неё единственным авторитетом во всём, и весь её внутренний облик сложился под влиянием Жуковского.

Ко дню рождения Маши в 1808 году Жуковский напечатал в «Вестнике Европы» свою сказку «Три сестры (видение Минваны)», где он дал Маше романтическое имя Минваны. В апреле 1809 года Жуковский напечатал в журнале «Песню», перевод известной тогда французской песни д’Эглантина — правда, без посвящения Маше, но с датой: «Апреля 1».

Всё лето Жуковский собирался с духом, хотел открыться Екатерине Афанасьевне в том, что он любит Машу, просить её руки, и не решался. Боялся бесповоротного отказа. Характер у Екатерины Афанасьевны, которая в молодости слыла первой красавицей здешних мест, был решительный, мужской.

В конце 1812 года, после сражения под Красным, В. А. Жуковский оказался в госпитале, где едва не умер. В этом же году он посватался и получил отказ, в 1814 повторил просьбу — и вновь последовал отказ.

Отчаянная борьба Жуковского за Машу окончилась его поражением: упорство её матери оказалось непреодолимым — она не поддавалась ни на какие доводы, да и трудно сказать, была ли она кругом неправа,— она, вопреки «правде бумаг», считала Жуковского своим братом. Но она была потомственная дворянка, дочь барина, а он был только «грех» этого самого барина, сын пленницы и ничего более, и его дворянство не потомственное, а случайное — подаренное ему его приёмным отцом, бедным киевским дворянином Андреем Григорьевичем Жуковским, приятелем Бунина. В сущности, несмотря на всеобщую любовь к нему, он чувствовал себя в семье Буниных не своим.

За Жуковского перед Екатериной Афанасьевной хлопотало много людей: Авдотья Петровна Киреевская, соседи по Муратову — Плещеевы, друг Ивана Петровича Тургенева — Иван Лопухин, брат покойного мужа Екатерины Афанасьевны Павел Иванович Протасов, орловский архиерей Досифей и даже петербургский архимандрит Филарет, к которому по просьбе Жуковского обратился Александр Тургенев.

Жуковский мог бы уговорить Машу бежать с ним и обвенчаться тайно, и она, вероятно, пошла бы на это, так как она любила его, но он не хотел счастья «ворованного», не желал, чтобы Маша страдала оттого, что причинила горе матери. И всё-таки слабая надежда на то, что Екатерина Афанасьевна когда-нибудь согласится на их брак, не покидала Жуковского.

История этой романтической любви нашла отражение в целом цикле любовных песен и романсов Жуковского. По ним можно проследить все перипетии этого чувства, глубокого и чистого во всех его видоизменениях. В «Песне» 1808 года оно светлое, радостное, исполненное надежд:

Мой друг, хранитель-ангел мой,

О ты, с которой нет сравненья,

Люблю тебя, дышу тобой;

Но где для страсти выраженья?

Во всех природы красотах

Твой образ милый я встречаю;

Прелестных вижу — в их чертах

Одну тебя воображаю.

В этой любви, одухотворенной и чистой, совершенно приглушены всякие чувственные оттенки. На первом плане здесь сродство любящих душ, своеобразная любовная дружба, в которой чувство идеально. Образ любимой девушки столь властно овладевает душою героя, что грезится ему везде: в красотах окружающей природы, в шуме городской жизни. Поэт настолько проникается мыслями и чувствами любимой, что понимает ее без слов: «Молчишь — мне взор понятен твой, для всех других неизъяснимый». И даже самого себя он воспринимает ее глазами:

Тобой и для одной тебя

Живу и жизнью наслаждаюсь;

Тобою чувствую себя;

В тебе природе удивляюсь.

Любовь Маши и Василия Андреевича так и осталась навеки в своём возвышенно-мечтательном варианте. В 1814 году Маше исполнился двадцать один год, она уже не скрывала от матери своих чувств к Жуковскому.

Похожие статьи:

Структура и семантика устойчивых словосочетаний с цветовыми прилагательными в языке русских и английских электронных СМИ. Семантика цветовых прилагательных в устойчивых словосочетаниях русского и ан
Сопоставительный анализ лексико-семантической структуры цветовых прилагательных в русском и английском языках позволил выявить сходства и различия данных лексем. Покажем это на примере прилагательного белый – white. Прилагательное белый ...

Рассказы Л.Н. Толстого
Исследователи творчества великого русского писателя Льва Николаевича Толстого подсчитали, что за свою долгую жизнь он создал свыше пятисот произведений — художественных, философских, публицистических, педагогических и других. Вместе с дне ...

Между символизмом и футуризмом
На первых порах творчества Борис Пастернак почувствовал необходимость опереться на единомышленников: вместе легче пробиваться к намеченным художественным целям, ниспровергать рутину, проще печатать­ся и издаваться, так как можно, объедини ...